Игорь Цуканов

Коллекционировать предметы искусства Вы начали в начале 2000 года. Но что именно вызвало у Вас интерес и, возможно, подтолкнуло в этом направлении? И какие первые работы Вы приобрели в личную коллекцию?

Тот период, когда я начал заниматься коллекционированием, был уникальный. Началось всё со встречи в Нью-Йорке с моим сейчас уже другом Анатолием Беккерманом, дилером и коллекционером. Как-то мы разговорились об искусстве и пришли к выводу, что разумно было бы собрать небольшую коллекцию русского искусства начала XX века. Анатолий как раз этим занимался, он один из крупнейших в мире специалистов и дилеров такого искусства. За 3-4 года я собрал небольшую коллекцию, куда входили Гончарова, Ларионов, Яковлев, Григорьев, художники Парижской школы. Я начал это делать почти так же, как все люди, которые покупают искусство. Единственное отличие – я раньше занимался наукой, потом бизнесом, и, естественно, когда я начинал декорировать свой лондонский дом, мне хотелось, чтобы это были русские художники, потому что я их чуть больше знал. И я понимал, что это должны быть художники, у чьих работ есть определенная ценность, чтобы я мог, если мне захочется, выйти из этой коллекции. Это означало, что я должен сразу перейти какую-то планку, где есть некие признанные ценности. В деньгах это, условно говоря, ближе к шестизначным цифрам. То есть те работы, которые стоят 5–10 тысяч долларов, могут ничего не стоить еще десять лет. А те, которые стоят 70 или 100 тысяч, с большой долей вероятности будут расти в цене. При этом я никогда не думал о том, чтобы на коллекционировании и продаже работ зарабатывать деньги: я очень осторожно отношусь к инвестированию в области искусства. Я не верю в предмет искусства как вид разумной финансовой стратегии. Однако, когда я решил собирать работы художников-нонконформистов, я начал постепенно продавать работы из прежней коллекции. Продавал я через аукционные дома и в итоге закончил с большим плюсом. Этот «плюс» я направил на покупку других работ. Например, была достаточно уникальная работа Рериха, купленная у Беккермана за 170 тысяч долларов в 2002 году. А когда я ее выставил в 2008 или 2009, после кризиса, она продалась почти за 2 миллиона. Яковлева, например, я купил за 100 тысяч долларов, а продал, по-моему, за полмиллиона.

Основа Вашей нынешней коллекции – работы представителей «второго русского авангарда» 1960-1980 гг. (советских художников-нонконформистов). Почему Вы выбрали именно это направление?

Я захотел сделать частную коллекцию, которая будет лучше, чем в российских музеях. Чтобы этого добиться, нужно было сделать несколько вещей: определить художников, выделить главные работы и понять, как эти работы можно получить. Сначала мой интерес был эстетическим, но потом я изменил критерии: я стал собирать, исходя из целевой установки взять лучшие работы у выбранной группы художников. Мое видение качества коллекции такое: если у коллекционера есть десять художников, но их работы являются не самыми главными, и есть места, где эти художники представлены значительно лучше, то эта коллекция не имеет музейной ценности. Чтобы она стала музейной ценностью, там должны быть лучшие работы. Как мне представлялось, больше возможностей для приобретения первоклассных работ открывал послевоенный период.

Мы знаем, что Вы организовывали выставки современного искусства в Лондоне. Не могли бы Вы рассказать поподробнее?

В Тейт Модерн в 2014 году проходила самая большая выставка Малевича. Это было событие мирового масштаба. Но такие выставки, которые связаны именно с русскими художниками и явлениями, очень редко случаются – раз в пять лет примерно. Поэтому я решил сделать свою большую выставку. У меня было не так уж много вариантов, чтобы сделать ее хорошо. Самая большая площадка, которая была в Лондоне и которая по своему статусу является музейной институцией, – это Saatchi Gallery. Одновременно Чарльз Саатчи готовил выставку своей коллекции русского актуального искусства. И ему показалось очень интересным, чтобы прошли две выставки: одна историческая, послевоенного искусства, вторая – актуальное искусство из его коллекции. Это было удачное совпадение. Когда оказалось, что успех выставки ещё больше, чем можно было представить, они обратились ко мне ещё и с другим предложением – сообщив, что они всё взвесили и хотели бы заключить договор о долгосрочном партнёрстве. Я пытаюсь изменить стереотип, что советские художники – это маленькое этническое явление. Этническое в том смысле, что русские делали для русских, и это интересно только с точки зрения данной эпохи. Мне кажется, и не только мне, что они представляют собой абсолютно понятный культурный пласт, который принадлежит не только России и Советскому Союзу, а всему миру. Последняя крупная выставка прошла в 2017 году и была посвящена протестному искусству России – «Art Riot: Post-Soviet Actionism».

В связи с этим хотелось бы узнать, есть ли у Вас дальнейшие планы после пандемии?

Я продолжаю свою программу выставок в Галерее Саатчи. Каждая выставка – это огромный вызов, так как я не могу снижать достигнутую планку. Была запланирована новая выставка на ноябрь 2019, но по просьбе руководства Галереи мы перенесли ее на ноябрь 2020. Это было связано с тем, что до них шла выставка-блокбастер Сокровища Тутанхамона, которая продлевалась два раза из-за огромного интереса. Теперь моя выставка вероятно перенесется на ноябрь 2021 года. Галерея еще даже не приступила к перепланированию всей программы на конец 2020-2021 года. Я пока тоже не могу говорить о деталях проекта, который станет публичным только после появления на сайте Галереи. В общих словах это будет выставка художниц 7-8 стран, таких как Грузия, Азербайджан, Россия, Украина, Казахстан, Сербия, Иран в контексте мирового движения #MeToo. Я собрал абсолютно звездный состав участниц и надеюсь проект получится. Как и на прежней выставке «Art-Riot» мне помогает куратор Марат Гельман.

Насколько сейчас, по Вашему мнению, востребовано русское искусство, в особенности современное, и какие ключевые различия существуют между российским и зарубежным рынком?

Я не думаю, что так правильно ставить вопрос. Вы же не будете спрашивать, скажем, футбольного специалиста, в чем различия между российским и зарубежным футболом? Нет никакого зарубежного футбола, а есть национальные лиги и клубы. В искусстве нет национальных художников, и нет национальных рынков уже минимум лет 30. Есть один глобальный рынок искусства, на котором играют, условно, команды (в нашем случае художники), которые никак не связаны ни с какими национальными художественными традициями или рынками. Самый известный российский художник Илья Кабаков представлен в международных коллекциях и музеях на порядок больше, чем в России. Мы можем говорить о российском рынке как о части мирового рынка искусства только в количественных измерениях. Он занимает примерно такую же долю, как и российская экономика в мировой – 1-2%. Другой вопрос в том, что если к этой цифре добавить затраты покупателей российского происхождения из списка Форбса на приобретение международного искусства, то эта цифра вырастет значительно. Мы знаем про коллекции Абрамовича, Рыболевлева, Кантора и прочих.

Как Вы считаете, какие перспективы у российского рынка современного искусства?

Отчасти я ответил на этот вопрос. Состояние рынка искусства зависит от состояние экономики. Наивысшая цена на произведения российских художников были зафиксированы в 2007 на пике экономического роста. Потом мы видели снижение или стагнацию в лучшем случае. Это точно отражает то, что происходит в России последние 13 лет. Я выступал в этом году с лекцией в Москве на эту тему и показывал много разных графиков и статистику, насколько рынок искусства коррелирует с состоянием экономики и настроениями людей. Никаких оптимистических ожиданий у меня нет.

В одном из интервью пять лет назад Вы сказали, что считаете коллекционеров главной движущей силой мира искусства. Вряд ли Ваше мнение на этот счет изменилось, но почему все-таки музеи или непосредственно художники не могут играть определяющую роль в процессе развития искусства?

Что касается фразы про коллекционеров, там есть одно лишнее слово. Они не сейчас, а всегда были основной движущей силой, но, скорее, не искусства, а арт-рынка. Собственно все искусство проходит через арт-рынок прежде чем оказаться в музеях, которые всегда были и будут хранилищами. Коллекционеры, если угодно, это инвесторы в старт-апы на сегодняшнем языке. Без таких инвесторов не было бы никаких будущих технологических гигантов, а без коллекционеров – никаких музеев. Все американские и абсолютное большинство европейских музеев наполнялись подарками частных коллекционеров. В России то же самое. Современные музеи начинают смотреть на новых художников лет через 20 после начала их карьеры, когда они становятся как-то верифицированы арт-рынком, где, конечно, представлены разные группы – это и галереи, и критики, ярмарки и так далее. Но все они работают на то, чтобы приходили деньги коллекционеров. В таком случае все это имеет смысл. Без этого ничего бы и не было.

В завершении, Вы, как человек с большим опытом, могли бы дать несколько советов начинающим коллекционерам?

Искусство – это большая индустрия, где нужно и образование, и специфические знания. Чтобы разобраться, что читать и с кем разговаривать в арт-мире, вы должны выработать свои критерии. Так в науке работают. Прежде чем вы откроете книгу, вы посмотрите, что за автор, какие у него публикации, кто на него ссылается. Коллекционирование как таковое – особый жанр деятельности. Настоящих коллекционеров среди всех, кто покупает искусство, по моим ощущениям, может быть, процентов пять или меньше. Эти люди характеризуются тем, что у них есть понятная тема, понятный набор художников и некие задачи, которые они перед собой ставят. Они находятся не в процессе, а в проекте – им нужно сделать коллекцию, которая будет иметь такие-то характеристики. Вот это коллекционеры. Они могут заниматься любым направлением в искусстве, но это всегда особая деятельность. Еще очень важно, чтобы у коллекции была музейная верификация, чтобы музеи брали работы из этой коллекции. Поэтому, когда вы начинаете собирать, всегда нужно понимать, где конечная точка и куда вы идете. Вы хотите просто оставить набор работ как декорации? Или передать их детям, чтобы они потом тоже этим занимались? Третий вариант – передать в музей, потому что коллекционеры, на самом деле, почти всегда отдают, очень редко оставляют коллекции второму поколению. Не хотят рисковать, потому что не знают, что будут делать дети. Поэтому стоит вопрос о передаче, и здесь нужно думать, куда это передать. Продать можно еще, наверное. Поэтому, когда мои знакомые у меня спрашивают, с чего им начинать, что делать, я всегда говорю: «Вы начинайте пока потихоньку собирать. А когда войдете во вкус, обязательно нужно подумать о том, что вы собираетесь иметь в конце пути, через 20-30 лет, и будет ли это коллекция, которая может быть в той или иной форме передана кому-то». Важно, чтобы коллекция имела какую-то ценность для публичных институтов. Если вы ориентируетесь на это, ваша коллекция останется в истории. Это серьезный подход. Но людей с таким подходом мало.